По данным, приведенным Д.И. Исмаил-Заде в книге «Русское крестьянство в Закавказье (30-е годы XIX – начало ХХ вв.)», являющейся одной из наиболее авторитетных работ по истории молоканства, «переселение русских в Закавказский край фактически начинается с выселения сюда в 30-х гг. XIX в. раскольников и сектантов, предпринимавшегося исключительно в судебно-карательных целях»1[1]. Этот автор также указывает на то, что большинство переселявшихся в этот период в Закавказье сектантов составляли духоборы и молокане. Уже в 40-е годы XIX века местные царские власти, в частности возглавлявший в 1844 году военную и гражданскую власть на Кавказе А.И. Нейдгардт, высказывались против дальнейшего переселения в регион молокан и других сектантов. Но эти скорее спорадические, чем постоянные, попытки местных царских властей помешать увеличению числа сектантов не были эффективными, и их численность в Азербайджане быстро росла. Так, в Елизаветпольской (Гянджа) губернии в 1869 – 1896 годах молокане составляли 4 987 человек, духоборы – 3 094 человека; в Бакинской губернии к 1869 году проживало порядка 25 140 молокан и, для сравнения, 4 313 духоборов[2].
В царское время этническая категоризация населения, проживавшего на территории современного Азербайджана, заметно отличалась от статистических категорий, применявшихся в советский период. Если в годы империи из общей массы русских было принято выделять сектантов (молокан, духоборов и др.), то при проведении общесоветских переписей русские (сектанты и несектанты) стали рассматриваться как единая группа. В постсоветский период эта традиция закрепилась, и русские, проживающие на территории современного Азербайджана, как правило, упоминаются уже в качестве гомогенного сообщества, к тому же объединенного в одной общине. В постсоветские годы численность молокан и их потомков стала быстро сокращаться в связи с интенсификацией миграционных процессов. Однако на уровне бытового сознания маркер «молокане» продолжает сохранять свою значимость.
Многие села (например, Славянка и Саратовка в Кедабекском районе, Кировка и Чухур-юрт в Шемахинском и др.) по сей день обозначаются азербайджанцами, жителями окрестных сел, как селения молокан, даже несмотря на то, что состав их жителей претерпел значительные изменения. Молоканами, естественно, обозначаются и те немногие потомки основателей этих селений, которые все еще проживают в них[3]. Таким образом, несмотря на отсутствие соответствующей статистической категории молокане продолжают сохраняться как некая общность, отличная от «других» русских и обладающая определенными границами. Именно это обстоятельство и позволило сделать предметом данного исследования такую этнорелигиозную группу, как молокане в постсоветском Азербайджане. В ходе исследования мы попытались ответить на следующие вопросы: как самоидентифицируются нынешние жители молоканских сел и их потомки в городе Баку? Каковы социальные механизмы и стратегии сохранения границ молоканской этнорелигиозной группы в современных условиях?
В настоящий момент продолжают существовать ряд центров, вокруг которых сохраняется молоканская община. В первую очередь, это молоканские молельные дома в Баку (куда переехали многие молокане из деревень), а также в Сумгаите, где могут собираться члены общины «духовных молокан», продолжающие исповедовать молоканскую религию. Вместе с тем наиболее крупным компактным поселением молокан и потомков сектантов, переселившихся в Азербайджан в XIX веке, является селение Ивановка (Исмаилинский район), чем определяется его выбор в качестве основного места для проведения исследования.
В Ивановке и в Баку была проведена серия глубинных, проблемно-ориентированных интервью с информантами, которые могут быть разделены на две группы. Первую группу составляют те, кто постоянно посещает молельные дома и возглавляет религиозную общину (старцы), – так называемые «духовные молокане» (самоназвание). С ними было проведено 9 интервью. Во вторую, более многочисленную, группу входят те, кто не посещает молельные дома молокан, не придерживается большинства специфических обычаев, предписываемых религией, и самоидентифицируется как русский, т. е. не считает себя молоканином, а только потомком молокан. С представителями этой группы было проведено 12 интервью. В качестве дополнительного метода сбора данных было проведено включенное наблюдение в молельных домах молокан, а также в деревне Ивановка. В ходе интервью затрагивались проблемы истории молокан в Азербайджане, сохранения традиций и образа жизни, миграции, специфики этнорелигиозной идентичности и др.
Полученные данные позволяют утверждать, что в современных условиях, самоидентифицируясь как молокане или потомки молокан (т.е. не исповедуя молоканство, но причисляя себя к потомкам молокан), члены выделенной группы являются носителями нескольких идентичностей: религиозной (молокане, баптисты), этнической (русские), а также локальной (родное селение). Рассмотрим ниже более подробно каждый из названных аспектов самоидентификации, чтобы сделать вывод об основных тенденциях в идентификационных процессах, имеющих место в модернизирующемся обществе.
«Духовные молокане»: носители конфессиональной идентичности
Руководители молоканских общин или «старцы», как их принято называть в кругу прихожан, являются по сути теми акторами, которые сохраняют идентичность молокан и ретранслируют ее на новое поколение. Конечно, эффективность этой ретрансляции весьма относительна, поскольку советская секуляризация привела к тому, что большинство тех, кто по традиции приписывается азербайджанцами, лезгинами и другими соседями по территории проживания к молоканам, не являются активными прихожанами.
Однако сам институт молоканства до определенной степени может рассматриваться как действующий, несмотря на резкое ограничение посетителей молельного дома, пока сохраняется институт «старцев». Это те люди, которые получают в силу доверия со стороны активных прихожан или, возможно, безразличия со стороны тех, кто молельный дом не посещает, право репрезентировать образы «истинных молокан». Самим своим существованием они поддерживают идею того, что правила и нормы молоканства все еще действуют, а идентичность – жива. Каждый житель деревни отсылает именно к ним, когда говорит о тех, кто «на самом деле молоканин»:
«Вот в молельном доме, там старцы наши собираются – вот они и есть молокане. А по мне, если я не хожу на молитвы, правил не соблюдаю, то какой же я тогда молоканин?» (муж., 52 года).
Неотъемлемой частью образа «истинного молоканина» является собственно внешний вид «старца». Это, как правило, пожилой мужчина, с седой окладистой бородой, одетый подчеркнуто строго в серый или другого темного цвета костюм, с кепкой на голове и суровым взглядом. Конечно, сегодня встречаются и исключения, но они пока возможны только в городе, где мне приходилось наблюдать ведущих заседание в молельном доме руководителей общины и старцев, которые не носили окладистой бороды. Но на улицах Ивановки больше шансов встретить именно «классических» старцев.
Традиционно выглядит и духовный владыка, духовный глава общины молокан в Ивановке. Это мужчина 70 лет по имени Василий Терентьевич Прокофьев. По его словам, он происходит из семьи первых переселенцев, основателей села, но молельный дом начал посещать только в постсоветские годы. Титул его звучит как пресвитер церкви духовных христиан-молокан. Прежде всего, следует заметить, что Василий Прокофьев работает пресвитером только третий год, но и до этого он был тесно связан с молоканством: «До этого я был сказателем церкви. Вообще 15 лет как в церкви». Естественно, что сан пресвитера можно было заслужить только активной духовной жизнью, и Прокофьев шел к этому званию целых двенадцать лет. Для него как представителя духовной власти в общине разница между молоканами и православными выглядит довольно отчетливой и понятной:
«У нас такая разница: вот Вы сами наблюдали. У нас в церкви нигде никакой иконы нет. Все вот Библия и все Слово Божье. А у них, православной церкви, рукотворный человек, и они ему кланяются. Вот в чем разница. Кланяются только рукотворному изделию, т.е. иконе. А мы икону не признаем, признаем только Библию».
Если добавить к этому определенные ограничения в еде и другую специфику в убранстве молельных домов (да и сам факт, что молокане не называют их церквями), то разница предстает в еще более контрастном виде. Однако пресвитер, размышляя над разницей между русскими и молоканами, ограничивается приведенными выше словами. Это указывает на то, что для него главное отличие – это отношение к образу Бога. В глазах молокан православные предстают идолопоклонниками. Степень абстрактности образа Бога у молокан выше, чем у православных, и именно это определяет их дистанцию по отношению к православию.
Приход в Ивановке можно назвать в численном отношении незначительным. Молодежь молельный дом практически не посещает. Однако пресвитер старается продемонстрировать, что разрыва с молодежью не происходит и что жители деревни, в том числе возвратившиеся из города, сохраняют определенные связи с духовным учением, которое он олицетворяет. Однако эти связи уже во многом условны: хотя молодые люди и воспринимают молоканство, активными прихожанами, как правило, не являются. По словам пресвитера:
«Они хоть сами не ходят в церковь, но если что-нибудь случится, приходят сами и просят нас, чтобы мы молились Богу. Они общаются с нами».
Эти слова свидетельствуют о наличии разрыва между поколениями: есть «мы» и «они». «Они» хотя и общаются, но делают это эпизодически и не считают нужным выполнять какие-либо духовные обязанности. Сам факт того, что молодежь считает нужным хоть иногда обращаться к старцам, уже воспринимается как положительный. Но фактически это два разных мира, между которыми мало общего и мало общения. Конечно, пресвитер еще может утешать себя такими высказываниями, как «уже большинство приближается к вере», или «молодежь зачастую стремится к вере». Но при ближайшем рассмотрении оказывается, что за этими высказываниями стоят только неопределенные предположения. Некоторые попытки привлечения детей осуществляются, но они слабо связаны с модернизацией культа. И на вопрос, почему в Собрание (на «воскресенские служения», как молокане называют воскресную службу) молодые не ходят, следует ответ пресвитера:
«Ну, пока что не идут. Призываем, но не идут. Но я Вам скажу другое. Вот сейчас как закончилось наше служение, здесь будут собираться дети – человек 15, 20, 30 детей. Приходят, и будут служения делать здесь. У нас даже пресвитер есть детский. А когда закончится их служение, они пойдут домой, мы придем. Мы сделали даже детскую церковь. Дети после этого будут собираться там».
Эта ситуация в городе (Баку) вызывает определенные опасения у некоторых лидеров общины, в связи с чем появляются идеи модернизации религиозных практик молокан. Так, один из руководителей бакинских молокан отмечает, что нужны новые стратегии привлечения людей в молельный дом и модернизация молоканской церкви в целом:
«Я сам везде всегда хожу. Мне все интересно. И к баптистам я ходил, и к Свидетелям Иеговы. Вообще меня, когда куда приглашают, то я всегда иду. Чтобы посмотреть, как там у них. Это очень полезно. Вот, допустим, у баптистов, там сотни людей приходят на молитвы. Они ведь умеют привлечь. Потому что условия создают для молодежи. Возят их на всякие мероприятия, создают общение. А у нас все по старинке. Уже все умирает. Если так дело дальше пойдет, то через какое-то время вообще молокан не останется. Молодежь вообще к нам не идет. А они не понимают, что нужно что-то серьезно делать. Я сколько раз предлагал, что давайте будем какие-то мероприятия устраивать. Стол откроем, может еще что-то, что молодежи интересно. Но никто не думает этим заняться. А так никто и не будет ходить» (муж., 75 лет).
Что же касается деревни, то в Ивановке специальных усилий по привлечению молодежи не предпринимается. Молоканская традиция воспроизводится скорее по инерции, в силу привычки и в основном людьми старшего возраста. Какой-либо кодифицированной традиции ее сохранении и передачи не наблюдается. Видимо, никаких специальных уроков по молоканской традиции не существует: «Ну, так беседуем, производим. А так практических курсов пока у нас нет». Собственно, сама система изначально не предполагала необходимости в этом. Пока члены общины жили в границах одного села, ее воспроизводство было в значительной степени обеспечено. Когда же появилась возможность выбора (уехать или остаться), то институт «старцев» оказался не способен перестроиться и ответить на запросы момента. Необходимая модернизация служб и церкви в целом вроде бы осознается некоторыми духовниками, но активных действий в этом направлении пока не ведется. Традиция продолжает воспроизводиться через семейные личностные практики: «Да, дома читаем Слово Божье. Обучаем их, говорим им, что вот так все это и т.д.».
В этой ситуации неизбежного размывания общины внешний мир начинает оказывать все большее влияние. Если в советские годы рядом с Ивановкой образовались лезгинские поселения, то в последние годы происходит приток азербайджанцев. Однако в данном случае религия выступает не как отличие, а, наоборот, как фактор сближения:
«У нас азербайджанцев много в селе, и я вот во многих своих беседах заводил такой вопрос: «Какое к нашей вере ближе?» […] Я всем отвечал: «Наша вера и мусульманская вера – это одно и то же, и там написано «не укради» и «не воруй», и у нас так же написано. У наших соседей азербайджанцев в Коране написано, что свинину есть нельзя, и у нас так же написано. Вот оно что. Совпадает совместно, что наше, что азербайджанское»[4].
Мир заметно изменился, и если раньше допустить кого-либо в границы общины было невозможно (как было невозможно присутствие чужаков в селе), то теперь это воспринимается как естественное течение дел и не вызывает у пресвитера Прокофьева «никакого волнения. Все одно и то же. Все стремятся к миру хорошему»[5]. В этой ситуации пресвитер, как, видимо, и большинство старцев, тех, кто очень слабо представляет себе необходимость модернизации молоканской церкви, предпочитают меньше думать о перспективах сохранения молоканской общины: «Думаем сделать как можно лучше. Но это только Господь Бог знает. Мы не знаем. Он может и повернуть по-другому». Подобный фатализм пронизывает ситуацию в общине. Возможно, что «упованием на Бога» все и завершится, и не будет предприниматься каких-либо действенных шагов для необходимой модернизации.
Потомки молокан: этническое самосознание «русские»
Данные, полученные в ходе исследования, позволяют утверждать, что в годы советской власти конфессия как фактор идентичности уступает позиции этническому самосознанию. Одним из ярких тому подтверждений выступает тот факт, что молельные дома практически не посещаются молодежью. Глубинные интервью свидетельствуют о том, что потомки молокан в Азербайджане чаще всего идентифицируют себя с русским этносом:
«Это так просто говорят: молокане, мол, все. Но на самом деле молокане – это религия такая, а сами-то мы русские. Это одно другому не препятствует. Да и сейчас уже только старики и ходят в молельный дом. Мы уже не ходим, а наши дети так и вообще далеки от этого. Тяжело всех этих законов придерживаться. Очень они сложные, а для молодежи это и вовсе не интересно. Поэтому и говорю, что какие мы молокане-то, мы русские» (жен., 52 года).
Сам пресвитер (глава молокан Азербайджана) идентифицирует себя в качестве русского, проводя различие между религиозной и этнической идентичностью:
«Но мы русские – пишем… Как вот азербайджанцы, а у них вера мусульманская. Молокане – это исповедание, вера, а фактически мы русские люди».
При этом иная этническая принадлежность не становится препятствием для обращения в молоканскую веру. Среди новообращенных есть украинцы: «Есть, да. Но приезжие, которые вот сюда приехали», и даже азербайджанцы: «Да есть, азербайджанцы, которые принимают молоканство».
Из общей массы русских в Азербайджане молокан выделяет по меньшей мере особая история. Так, информант, активный деятель официальной молоканской общины Азербайджана говорит в интервью:
«Да, мы русские. У нас просто религия особая, своя, наша религия. Она отличается от православия. Но во всем остальном мы такие русские, как и все. Ничего нас от русских не отличает. Хотя, нужно сказать, что отцы и деды всегда нам рассказывали, что мы сюда на Кавказ бежали от русских. Именно русские нас уничтожали и заставляли бежать. Хотели всех нас уничтожить, и это тоже правда. И тут уж, конечно, хочешь не хочешь, но мы от русских отличаемся. Но это все же дела давние, а сейчас большинство себя уже русскими и называет» (муж., 75 лет).
В то же время необходимо подчеркнуть, что люди среднего возраста и тем более молодежь, выходцы из молоканских деревень в Баку и Сумгаите, как и те, которые все еще продолжают жить в деревнях, например, в Ивановке, чаще всего не проявляют заметного интереса не только к конфессиональной стороне жизни общины, но и к специфике истории. Они привычно обозначают себя как русские. И даже активный молоканин, один из семи старцев молельного дома постоянных молокан в Баку, без которого не проводятся молитвы, выражается в том духе, что:
«А так я еще раз говорю: мы, как и все, веруем в Бога нашего единого, и книги священные у нас, как у других. Немного обычаи отличаются, но дело ведь не в этом, а в том, чтобы в Бога веровать. Каждый, как кому по душе, кто как умеет. Наша вера такая, упование на Бога, что он поможет нам. А так мы обычные русские люди. Ничем от русских не отличаемся, только религия наша молоканская» (муж., 68 лет).
Другие отличия, связанные с местной спецификой, также не мешают молоканам идентифицировать себя в качестве русских, в частности особенности языка: «Так как мы разговариваем с азербайджанцами, у нас уже наречье не такое, как в России» (муж., 62 года).
В силу культурной традиции или приверженности конфессии потомки молокан продолжают ассоциировать свою «историческую родину» с селением Кочубеевка на юге России, несмотря на то, что сами молокане и их потомки были рассеяны на значительном пространстве. Причем самообразование общины было ознаменовано высылками в пограничные районы Империи, а дальнейшая миграция еще больше развеяла их по свету:
«У нас ведь, знаешь как, у молокан, многие разъехались по миру. Сейчас в Канаде, Австралии, Америке очень много молокан, и вот некоторые – у кого родственники были за рубежом – хотели в 60-х приехать посмотреть на родину своих предков. Или кто сам еще помнил, как маленьким был, уезжал с родных мест. У моей землячки одной так приехал племянник. Мать его, сестра этой нашей односельчанки, когда умирала, то заповедовала ему, чтобы приехал, посмотрел на родину» (муж., 68 лет).
Несмотря на однозначный «этнический» выбор потомков молокан, определяющих себя в качестве русских, относительная актуальность молоканской религии позволяют нам говорить о них как об этно-религиозной группе, все больше трансформирующейся в «простую» диаспору по мере того, как теряет значимость специфическая конфессиональная идентичность. Однако культурные ценности, содержащиеся в конфессии, продолжают оставаться отличающим молокан признаком. Молодежь, даже не участвуя в религиозной жизни общины, все же сохраняет память о приверженности предков особой религии. Эта специфика отражается также в том, что молокане, даже переходя в другую конфессию, выбирают, как правило, не официальную религию русских – православное христианство, а баптизм. Последний вариант христианства воспринимается как более близкий им по духу.
Кроме того, молокане продолжают существовать в качестве особой этно-религиозной группы, отличной от других русских, в гетеростереотипах азербайджанцев, приписывающих им специфические поведенческие паттерны. Так, молокане предстают в образе людей, не употребляющих спиртные напитки (в отличие от русских вообще), не употребляющих в пищу свинину (в отличие от христиан), очень трудолюбивые (последний положительный стереотип отличает их от всех окружающих). Вместе с тем молоканская община видится в значительной степени закрытой от внешнего мира. Все эти стереотипы делают молокан более близкими и понятными для азербайджанцев, так как в их отношении к пище и спиртному есть немало схожего с требованиями ислама. И хотя данные стереотипы, на наш взгляд, не отражают реального положения дел и противоречат самоидентификации жителей Ивановки, жители окрестных селений – азербайджанцы – воспринимают их так, как рисует традиционное знание, передаваемое по наследству. По причине этого наблюдается следующий парадокс: несмотря на то, что «духовных молокан» (жестко придерживающихся своих специфических конфессиональных норм) становится все меньше, молоканская идентичность продолжает быть весьма действенной в восприятии азербайджанцев. В силу этого в Азербайджане молоканская община сохраняется как образ, хотя в реальности ситуация динамично изменяется.
Ивановка – специфическая локальная идентичность
Помимо прочего, для внешнего окружения сохраняется определенный образ молоканской общины как компактного поселения. Села в народном восприятии жестко маркируются: все местные жители знают, какое село молоканское, а какое нет. Так, все жители села Ивановка, включая и всех выходцев из него, проживающих, к примеру, в Баку, воспринимаются как молокане.
Следует отметить, что государственная политика поддержки национальных меньшинств выделяет это селение как особенное. Президент Азербайджана выказывает особую благосклонность именно молоканской общине Ивановки как центру молокан на Южном Кавказе. Село лично посещал президент Ильхам Алиев, а затем супруга президента Мехрибан Алиева, играющая все более заметную роль во внутренней политике в республике. А в 2006 гг. состоялся официальный прием представителей молоканской общины (в том числе, из Ивановки) президентом в Баку. Эти знаки внимания позволяют сохранять образ молоканской общины как некоего сообщества, к которому обращаются политики[6]. Именно Ивановка становится пространством производства локальной идентичности (статус особого села), и благодаря широкой известности этого поселения особый статус приобретают в Азербайджане и молокане.
Ивановка расположена в непосредственной близости от Баку, однако состав его населения отличается постоянством. Отчасти это объясняется тем, что прежний председатель колхоза запрещал продавать дома «чужим», не молоканам. По словам некоторых информантов:
«Он всегда говорил, что если появится хоть один азербайджанец, то потом они всех отсюда вытеснят, и молокан не останется» (жен., 68 лет).
Хотя представляется, что в советское время большее значение в определении «чужого» играла не принадлежность к молоканам (к конфессии), а этничность: чужой – значит не русский. Компактность расселения, таким образом, сохранилась. В последние годы на место уехавших прибыли, например, некоторые молоканские семьи из других деревень Азербайджана. Кроме того, следует отметить, что в сельской местности в Азербайджане селились в основном сектанты, а подавляющее большинство сектантов были именно молоканами. Поэтому тех, кто переезжает в Ивановку из других сел, легко идентифицировать как молокан. Тем более что за каждым селом на уровне бытовой памяти сохраняется маркер идентичности.
Для понимания особого статуса села Ивановка следует также обратить внимание на феномен лидерства, т.е. на то, кто и как им управлял. Важнейшим символом этой сельской общины является образ ее прежнего руководителя – председателя колхоза Никитина. В большой степени именно его период управления селом, пришедшийся на советские годы, определил всю специфику положения Ивановки. Нынешнее село – это и теперь успешный в экономическом плане колхоз. Другой вопрос, что сельское хозяйство не дает достаточных прибылей, чтобы удерживать значительное население и, тем более, молодежь. Но на фоне общей ситуации в республике данное хозяйство является вполне успешным. По характеру экономической деятельности оно многоцелевое: выращивают и пшеницу, и виноград, кроме того, успешно разводят скот. Подъем хозяйства пришелся на годы управления Никитина.
Когда в первые послевоенные годы он был назначен управлять селом, ситуация, как и по всему Советскому Союзу, была неблагоприятная. Послевоенный голод, разруха – все это сказалось на селе. Однако важную роль сыграли личные качества и связи председателя, являвшего собой – если пытаться реконструировать сегодня его личность – авторитарный тип руководителя (по воспоминаниям, весьма «крутой в характере», «заслуженный фронтовик»). Как руководитель крупного хозяйства он был лично знаком с Гейдаром Алиевым, что должно было сыграть немаловажную роль. Ведь без государственной поддержки ни одно колхозное предприятие не становилось в СССР образцово-показательным. Имело значение и то, что село было русским, а в годы советской власти демонстрировать «интернационализм» было обязательным правилом. Видимо, в силу этих причин колхоз попал в число привилегированных хозяйств и имел поддержку республиканского правительства.
Помимо этого, Никитин, судя по воспоминаниям информантов, в силу личных качеств умел добиваться большего, чем другие руководители колхозов, и был склонен тратить полученные средства так, чтобы создать в селе особую ситуацию. Нигде не строилось так много и так помпезно, как в Ивановке. Огромный зал – концертный, он же для заседаний – до сих пор является предметом гордости жителей Ивановки и теплых воспоминаний о времени правления Никитина:
«Это все Никитин построил. Все это благодаря ему. Вот это наш зал, на 700 человек рассчитан. Где-нибудь, не то что в другом селе, а даже в Баку увидите еще такой? Нет. Нигде такого нету, и это только благодаря нашему председателю» (муж., 56 лет).
Кроме того, стремясь создать в селе городские условия, он, видимо, сознательно был нацелен на то, чтобы максимально удержать молодежь:
«Вот вы вниз пройдите, посмотрите, какой там у нас детский сад, там даже бассейн был. И на школу посмотрите нашу. Вообще сколько всего здесь построено было при Никитине и благодаря ему. Вот там улица у нас для молодежи специально. Это именно он начал строить дома для молодых семей. Кто поженился, допустим, семья молодая, и хорошо работает – сразу получай новый дом. Он специально для молодых все условия создавал, чтобы не уезжали. И он еще говаривал: а что, вот поедете в город и что там будете делать? Есть здесь свой заработок, дом свой и чего ты в городе не видал» (муж., 67 лет).
Именно с его времени перед огромным по сельским размерам Домом культуры на площади стали проводиться каждую неделю танцы. Эта традиция жива до сих пор.
При этом нужно подчеркнуть, что в советские годы Никитин не развивал село Ивановка как общину молокан. Более того, он сам молоканином, как указывали информанты, жители села, даже не был. Конфессиональная идентичность молоканина не играла в то время важной роли и была, скорее, вредна. Сам Никитин, коммунист и фронтовик, вполне «советский человек», предпочитал строить Дом культуры и танцплощадку а не молитвенный дом. Традиция не поддерживалась, хотя специально и не подавлялась. Но утомительные требования молоканской религии уже утрачивали привлекательность в сравнении с образом жизни, который предлагал Никитин, для русских (как было записано в паспорте), которые в прошлом идентифицировали себя как молокане.
Таким образом, Ивановка становится важным колхозом для Азербайджанской ССР – «образцово-показательным хозяйством». Особые отношения Никитина с руководством республики и особое значение хозяйства определили всю современную его специфику. По сути, Ивановка – особое село не потому, что это село молокан (стереотип весьма распространенный в Азербайджане), а потому, что это был особый советский колхоз. Однако после развала СССР происходит переосмысление ценностей. Новое руководство колхоза ищет ресурс, который позволил бы хозяйству развиваться и дальше. Этот ресурс оно видит в том, что Ивановка может превратиться в особый музей под открытым небом – как специфическое селение молокан:
«Да, мы думаем, что нам нужны туристы. Но для того, чтобы их в деревню привлекать, нужно еще много поработать. Пока условий хороших для этого нет. По домам людей не расселишь. У нас в домах особо хороших условий нет. Нужно думать над этим. Дороги хорошей в село тоже нету. Но, наверное, все же в туризме наше будущее. Но для этого еще много чего нужно сделать, чтобы люди могли нормально приехать к нам» (жен., 38 лет).
Эти размышления о туристическом будущем деревни не учитывают ситуацию в регионе. Принято считать, что экологический фон в этом районе, несмотря на красоты природы, неблагоприятный. В относительной близости расположена российская РЛС (радиолокационная станция слежения), которая распространяет радиацию. Трудно сказать, насколько сильно это влияет на экологию, но для развития туризма это может быть серьезной помехой. Однако в деревне это обстоятельство пока не принимают в расчет.
Конечно, особые отношения с руководством Азербайджана – являвшиеся особенно тесными, когда у власти был еще Гейдар Алиев – продолжают сохраняться. Так, например, благодаря особым отношениям с руководством республики (о чем не без гордости любит говорить новый председатель колхоза) хозяйству удалось сохранить собственный магазин в Баку:
«Хотели его у нас отобрать. Там ведь сами понимаете, сколько аренда и помещение стоят. Это наша собственность благодаря еще Советскому Союзу была. Но сейчас все пересматривается. Когда начался весь этот сыр-бор вокруг магазина, я сразу пошел на прием к президенту и все ему рассказал. Все! После этого никаких уже разговоров не было» (председатель колхоза).
Однако времена меняются. Руководство деревни все еще надеется на поддержку, как в советские годы, но реально получает ее не в тех объемах. Скорее удается сохранить то, что было создано в советские годы, а не создать какой-то новый ресурс. В нынешнем состоянии колхоз, конечно, остается одним из лучших хозяйств в республике, но этого недостаточно. Удержать молодежь с зарплатой в 50 долларов не удается.
Таким образом, для большинства жителей Ивановки – русских, молокан, потомков молокан – село становится важным пространством воспроизводства локальной идентичности, практически не связанной с молоканством. Специфика этой локальной идентичности определяется историей становления и развития образцово-показательного колхоза, продолжающего пользоваться особым статусом. Сама идея эксплуатации молоканской идентичности возникла только в постсоветской ситуации, когда других ресурсов для развития стало не хватать.
Заключение
Темой нашего исследования стало специфическое сообщество, которое привычно для слуха азербайджанского обывателя обозначается как молокане. Это свидетельствует о том, что за молоканами прочно закреплен ряд стереотипов, в свете которых они предстают как некая сплоченная группа, со своими обычаями и поведенческими паттернами, которые отличают их от других сообществ, в том числе и от русских.
Однако при более пристальном рассмотрении община оказывается менее гомогенной, чем это представляется при взгляде извне. Значительное число людей, приписываемых к молоканам, самоидентифицируются как русские, а не как молокане. Люди, продолжающие придерживаться религиозных обычаев молокан, составляют абсолютное меньшинство, в частности, среди жителей Ивановки. Община баптистов, активно участвующих в религиозных обрядах этой церкви, – возможно, по численности превосходит тех, кто посещает молоканский молельный дом.
Что касается Ивановки, то для большинства населения села значение имеет локальная идентичность – принадлежность к общине, колхозу, до сих пор обладающему особым статусом. Этот статус во многом определяется особыми отношениями с властью, которая тем самым невольно выделяет молокан в качестве особой общины, хотя для большинства акторов, приписываемых к молоканской общине, религиозная идентичность утратила свою значимость, уступив место локальной и этнической.
Абульфаз Сулейманов
10.09.2008
https://ge.boell.org/en/2008/09/10/obshchina-molokan-v-azerbaydzhane-ot-identichnosti-religioznoy-k-identichnosti-lokalnoy-i